Из чего состоит опера: увертюра. Фото – Юрий Мартьянов
Опера непонятна, смехотворна, абсурдна, противоестественна.
В век сериалов и YouTube рассказывать зрителю о замшелых страстях и тяжеловесных перипетиях путем пения - что может быть страннее?
Однако напрасно думать, что для такого вопроса возникли основания только сейчас. В новом проекте Weekend Сергей Ходнев будет рассказывать, из каких компонентов состоит опера, почему они появились и чем интересны современному слушателю.
Даже в самые, как нам кажется, великолепные для нее времена опера так и ходила в странных явлениях, которые непонятно как соотносятся с жизнью.
Интеллектуалы XVII, XVIII, XIX, XX веков смотрели на современную им оперную сцену и пожимали плечами: что это, зачем это? И повторяли на разные лады что-нибудь такое:
“Тот, кто идет в оперу, должен оставить здравый смысл дома” (Иоганн Кристоф Готшед, 1730) .
Но именно благодаря этому пожиманию плечами и недоумевающему взгляду опера - не театр кабуки, не что-то застывшее в одних и тех же эстетических формах. С ней всегда что-то происходит, и то, что нам кажется моментами ее благополучия, великолепия, массовейшей востребованности,- на самом деле периоды очередных поисков, споров, экспериментов.
Собственно ей, которую Державин называл “сокращением всего зримого мира”, на роду было написано отображать и концентрировать все актуальное, что было присуще западной культуре в определенный момент - оставаясь при этом не оранжерейным артхаусом, а нарядным времяпрепровождением.
С одной стороны, теперешний общеупотребительный репертуар оперных театров - торжество ретроспекции: в нем мирно и на равных правах с современными уживаются произведения столетней, двухсотлетней, трехсотлетней давности. С другой - это не музей, не “галерея старых мастеров”, а вечно обновляющаяся художественная реальность: меняется интерпретация, меняется театр.
Эти изменения на поверку волнуют на удивление обширный для столь абсурдного искусства круг. Мало кто из первых встречных станет запальчиво говорить о положении дел, допустим, в современной академической музыке.
Но зато многие охотно поддержат беседу о том, что в опере нынче развелось охальников, которые заставляют героев Верди и Чайковского выходить на сцену в джинсах, в тоталитарных шинелях или вовсе голышом.
И все равно встреча с оперой, даже такой, продолжает восприниматься как нечто чинное, важное, бонтонное, все равно партер наряден, а ложи блещут, все равно на премьеры в капища вроде Зальцбурга или Байрейта стекаются главы государств и прочие знатные особы.
Значит, все-таки есть вполне себе постижимая структура, в которую встраиваются все новые комбинации вкусов, ожиданий, пристрастий. Как эта структура устроена, что в нее входит, когда и для чего появились ее отдельные элементы?
Разобраться в устройстве оперы - задача более посильная, чем с непривычки отсидеть четырехчасовое действо, где поют, поют и поют без умолку. Зато, разобравшись, можно от этого действа испытывать более осознанное удовольствие (или неудовольствие).
Увертюра - инструментальное вступление, музыка, звучащая, по замыслу композитора, перед поднятием занавеса. За время существования оперного жанра получала и разную смысловую нагрузку, и разные наименования: помимо французского термина “увертюра”, утвердившегося в XVII веке, могла называться также, например, интродукцией, прелюдией, симфонией (sinfonia - созвучие) и собственно вступлением.
Впредь в придворном театре должны звучать только оперы с увертюрой одного-единственного рода - “итальянской увертюрой” - такое предписание издал в 1745 году Фридрих II, король Пруссии.
Это все-таки не герцог из захаровского “Мюнхгаузена”, а великий полководец, пусть и большой охотник до игры на флейте; 1745-й - год перелома в войне за австрийское наследство, и вот между битвами и переговорами король находит нужным директивно высказаться о том, какая увертюра лучше.
Так что это такое - увертюра, зачем она? Если опера есть “действие, пением отправляемое”, то каково музыке без пения выступать перед этим самым действием?
Скажем сразу: ей на этом переднем крае не так уж и уютно, и споры о том, какой должна быть правильная увертюра, в каком виде она необходима, статистически возникали даже чаще, чем дискуссии о существе оперы как таковой.
Но только те первые оперные прологи - это почти всегда именно что сцены с пением, а не самостоятельные инструментальные номера. Приоритет слова и нарратива казался очевидным; условные персонажи вроде Трагедии, Гармонии или Музыки в изысканной форме анонсировали публике сюжет предстоящего действа. И напоминали, что именно от древности перенята сама эта затея - recitar cantando, “разговаривать пением”.
Со временем затея эта утратила острую новизну и в столь возвышенной апологетике нуждаться перестала, но прологи никуда не девались десятилетиями. Нередко в них возникало вдобавок прославление того или иного монарха: за исключением Венецианской республики, опера XVII века оставалась прежде всего придворным увеселением, тесно связанным с официальными празднествами и церемониями.
Полноценная увертюра возникает в 1640-е годы во Франции. Введенная Жан-Батистом Люлли модель так называемой “французской увертюры” - это стальная формула: медленная и помпезная первая часть в узнаваемом пунктированном ритме (эдакий подскакивающий ямб), быстрая вторая с фугированным началом.
Она тоже связана по духу со строгим порядком двора Людовика XIV, но стала необычайно популярной во всей Европе - даже там, где французскую оперную музыку в целом встречали в штыки.
Итальянцы со временем ответили собственной формулой: увертюрой в трех частях, быстро-медленно-быстро, менее церемонной, уже без ученых затей вроде фугато - это та самая “итальянская увертюра”, которой требовал Фридрих Великий. Соперничество этих двух увертюр на самом деле очень показательно.
Увертюра французская к середине XVIII века вышла из употребления, но до того успела перерасти оперный контекст: изобретение Люлли без труда опознается во вступлениях хоть оркестровых сюит Баха, хоть “Музыки для королевских фейерверков” Генделя.
Увертюра итальянская (ее, как правило, называли sinfonia) в оперном контексте жила подольше, но куда важнее совсем другая ее жизнь - ее превращение в последней трети века из оперной увертюры в самостоятельное произведение, из sinfonia в симфонию.
А с чем осталась опера? Опера в лице Глюка и его современников меж тем задумывалась о том, что хорошо бы увертюре быть тематически и эмоционально, органически связанной с материалом самой драмы; что не стоит поступать, как прежде - когда по одной и той же схеме склепанные вступления писались к операм любого содержания.
И так появились одночастные увертюры в сонатной форме, так появились невиданные прежде цитаты из тематического материала самой оперы.
Отход от жестких схем сделал XIX век столетием знаменитых увертюр. Пестрых, парадных, презентующих сразу букет цепких мотивов - как “Сила судьбы” или “Кармен”. Лиричных, деликатных, экономных в цитировании - как “Евгений Онегин” или “Травиата”.
Симфонически обильных, сложных, томительных - как “Парсифаль”. Но, с другой стороны, увертюре эпохи романтизма в рамках театрального события тесно - иные увертюры превращаются в важные симфонические шлягеры, утверждается жанр “концертной увертюры”, уже совсем не связанной с оперой.
А затем, в ХХ веке, и увертюра оперная нечувствительно превратилась в анахронизм: нет увертюр ни в “Саломее” Рихарда Штрауса, ни в “Воццеке” Берга, ни в “Леди Макбет Мценского уезда” Шостаковича, ни в “Войне и мире” Прокофьева.
Будучи для оперы своего рода рамой, функционально увертюра воплощает идею порядка - потому король Пруссии и был так к ней внимателен. Порядка, во-первых, в этикетном смысле, но и в смысле более возвышенном тоже: она - средство разграничить будничное человеческое время и время музыкального действа.
Вот только что это была просто толпа, случайный набор более или менее нарядных людей. Раз - и все они уже зрители и слушатели. Но этот самый момент перехода успел и помимо всякой музыки обрасти ритуальными предисловиями - гаснущий свет, чинный выход дирижера и так далее,- которые во времена Фридриха II были просто-напросто немыслимы.
Сегодняшнему слушателю важнее не все эти то ритуальные, то идеологические соображения, а исполнительская сторона дела. Увертюра - визитная карточка дирижерской трактовки той или иной оперы: у нас есть возможность именно в эти первые минуты, пока певцы еще не появились на сцене, попробовать понять, как дирижер воспринимает композитора, эпоху, эстетику, какие подходы к ним он старается найти.
Этого бывает достаточно для того, чтобы ощутить, насколько огромные перемены происходили и продолжают происходить в нашем восприятии музыки. Даже притом что увертюры Глюка или Моцарта сами по себе величина постоянная, разница между тем, как они звучали у Фуртвенглера в начале 1940-х и у современных дирижеров,- внушительное доказательство того, что существование оперных партитур в культурном и вкусовом поле оказывается не закостеневшим фактом, а живым процессом.
Пролог своего “Орфея” Монтеверди предварил самостоятельной инструментальной “токкатой”. При ликующе-торжественном духе она проста и даже архаична: по сути, это трижды повторенная фанфара, какими тогда сопровождались церемониальные события (так композитор хотел приветствовать своего главного зрителя - герцога Винченцо Гонзага).
Тем не менее фактически именно ее можно назвать первой оперной увертюрой, да и для самого Монтеверди это была не просто “музыка на случай”, судя по тому, что позже он использовал ее в своей “Вечерне Пресвятой Девы”.
В предисловии к “Альцесте” Глюк писал, что увертюра должна подготавливать зрителя к событиям оперы. Это была революция по меркам не только более раннего XVIII века, но и самого реформатора - увертюра к его “Орфею и Эвридике” (1762) никак не готовит слушателя к последующей сцене оплакивания Эвридики.
Зато мрачно-взволнованная ре-минорная увертюра к “Альцесте”, образец “бури и натиска” в музыке, наконец-то органически соотносится с конкретной оперой, где все, по Руссо, вращается “между двумя чувствами - скорби и страха”.
Долгое время первому аккорду увертюры в сигнальных целях полагалось быть громким, но увертюра к “Сороке-воровке” оказалась в этом смысле одним из рекордов. Это пространная сонатная композиция с типичными россиниевскими беззаботностью, мелодической привязчивостью и огненными крещендо, но открывается она оглушительно-эффектным маршем с участием двух военных барабанов.
Последнее было настолько неслыханным новшеством, что некоторые из первых слушателей, возмущенные “немузыкальным варварством”, грозили застрелить композитора.
“Напоминает старинную итальянскую картину с мучеником, чьи кишки медленно наматывают на валик”,
Писал о вступлении к “Тристану” ядовитый Эдуард Ганслик.
Прелюдия, открывающаяся знаменитым “Тристан-аккордом”, вопиюще нарушает классические представления о тональности.
Но дело не в трансгрессии, а в почти физическом ощущении великого томления, глубинного, но неутолимого желания, которое создается в результате. Недаром многие консервативные критики ругали “Тристана” вовсе не за чисто музыкальное бунтарство, а за упоение “животной страстью”.
Первую статью нашего цикла «Музыкальные жанры», посвященную опере, мы закончили словами остряка Джоаккино Россини о том, что самый простой способ начать оперу - не написать к ней никакой увертюры. Мало кто из композиторов принял этот совет всерьез, и в результате мы вряд ли найдем музыкальный спектакль, который не начинался бы бo льшим или меньшим оркестровым вступлением. И если небольшое вступление так и принято называть - Вступление, то развернутую прелюдию к оперному спектаклю называют Увертюрой.
Со словом (как и с самим понятием) увертюра неразрывно связано представление о вступлении к чему-то. И это понятно, ведь слово заимствовано из французского, в который, в свою очередь, пришло из латинского: aperture - значит открытие, начало. Впоследствии - и об этом мы тоже скажем - композиторы стали писать самостоятельные оркестровые пьесы, в программе которых мыслилась определенная драматургия и даже сценическое действие (увертюра-фантазия П. Чайковского «Ромео и Джульетта», «Праздничная увертюра» Д.Шостаковича). Наш разговор об увертюре мы начнем с увертюры к опере; именно в этом качестве увертюра утвердилась при первом своем появлении.
История увертюры восходит к начальным этапам развития оперы. И это переносит нас в Италию рубежа XVI–XVII вв. и во Францию XVII в. Принято считать, что первой увертюрой является вступление к опере итальянского композитора Клаудио Монтеверди «Орфей» (точнее - «Сказание об Орфее»). Опера была поставлена в Мантуе при дворе герцога Винченцо I Гонзага. Она начинается с пролога, а сам пролог - с вступительных звуков фанфар. Это вступление - родоначальник жанра увертюры - само еще не увертюра в современном понимании, то есть не введение в музыкальный мир всей оперы. Это, в сущности, приветственный клич в честь герцога (дань ритуалу), который, как можно предположить, присутствовал на премьере, состоявшейся 24 февраля 1607 года. Музыкальный фрагмент и не назван в опере увертюрой (термина тогда еще не существовало).
Герцог Винченцо I Гонзага
Некоторых историков удивляет, почему эта музыка названа Токката . Действительно, на первый взгляд странно, ведь мы привыкли, что токката - это клавирная пьеса виртуозного склада. Дело в том, что Монтеверди, вероятно, было важно отличить музыку, которая исполняется на инструментах , то есть посредством пальцев, касающихся струн или духовых инструментов, как в данном случае (итал. toccare - трогать, ударять, касаться) от той, которая поется (итал. cantare - петь).
Итак, идея вступления к сценическому музыкальному спектаклю родилась. Теперь этому вступлению суждено было превратиться в истинную увертюру . В XVII и, быть может, даже в большей степени в XVIII веке, в эпоху кодификации многих, если не всех, художественных понятий и принципов жанр увертюры тоже получил эстетическое осмысление и конструктивное оформление. Теперь это был вполне определенный раздел оперы, который должен строиться по строгим законам музыкальной формы. Это была «симфония» (но не путать с более поздним жанром классической симфонии, о котором у нас речь впереди), состоявшая из трех контрастных по характеру и темпу разделов: быстро - медленно - быстро. В крайних разделах могла использоваться полифоническая техника письма, но при этом заключительный раздел имел танцевальный характер. Средняя часть - всегда лирический эпизод.
Еще долгое время композиторам не приходило в голову ввести в увертюру музыкальные темы и образы оперы. Быть может, это объясняется тем, что оперы того времени состояли из замкнутых номеров (арий, речитативов, ансамблей) и не имели еще ярких музыкальных характеристик персонажей. Было бы неоправданно использовать в увертюре мелодию какой-то одной или двух арий, когда их в опере могло быть до двух десятков.
Позже, когда сначала робко возникла, а затем превратилась в основополагающий принцип (как, например, у Вагнера) идея лейтмотивов, то есть определенных музыкальных характеристик персонажей, естественно родилась мысль эти музыкальные темы (мелодии или гармонические построения) как бы анонсировать в увертюре. В этот момент вступление к опере стало истинной увертюрой.
Поскольку всякая опера драматургическое действо, борьба характеров и, прежде всего, мужского и женского начал, то естественно, что музыкальные характеристики этих двух начал составляют драматическую пружину и музыкальную интригу увертюры. Для композитора искушением может быть стремление вместить в увертюру все яркие мелодические образы оперы. И здесь талант, вкус и не в последнюю очередь здравый смысл ставят границы, чтобы увертюра не превратилась в простое попурри из мелодий оперы.
Великие оперы имеют великие увертюры. Трудно удержаться, чтобы не дать краткий обзор хотя бы самых известных.
Увертюра начинается торжественной и грозной музыкой. Здесь нужно сделать одну оговорку. Читатель помнит, что было сказано о первой увертюре - Монтеверди к его «Орфею»: там фанфары призывали слушателя к вниманию. Здесь два первых аккорда формально, казалось бы, играют ту же роль (так, кстати, считал А. Улыбышев, страстный почитатель Моцарта, автор первого обстоятельного исследования его творчества). Но это толкование в корне неверно. В увертюре Моцарта вступительные аккорды - та же музыка, которая сопровождает роковое появление Каменного гостя в последней сцене оперы.
Декорации к опере В.А. Моцарта «Дон Джованни» («Дон Жуан») в Гранд-опера
Таким образом, весь первый раздел увертюры - это картина развязки оперы в некоем поэтическом предвидении . В сущности, это гениальная художественная находка Моцарта, которая впоследствии, еще и с легкой руки Вебера (в увертюре к его «Оберону»), стала художественным достоянием многих других композиторов. Эти тридцать тактов вступления к увертюре написаны в ре миноре. Для Моцарта это трагическая тональность. Здесь заявляют о себе сверхъестественные силы. Это всего лишь два аккорда. Но какая потрясающая энергия заключена в многозначительных паузах и в не имеющем себе равных эффекте синкоп, следующих за каждым аккордом! «Кажется, будто на нас пристально смотрит искаженный лик Медузы», - замечает Г. Аберт, крупнейший знаток Моцарта. Но эти аккорды проходят, увертюра разражается солнечным мажором и теперь звучит необычайно живо, как и должна звучать увертюра к dramma giocoso (итал. - веселая драма, как назвал свою оперу Моцарт). Эта увертюра не только гениальное музыкальное произведение, это гениальное драматургическое творение!
Постоянные посетители симфонических концертов так хорошо знакомы с увертюрой из «Оберона» как самостоятельным произведением, что редко задумываются о том, что она сконструирована из тем, которые играют важную роль в самой опере.
К.М. Вебер
Сцена из оперы «Оберон» К.М. Вебера. Мюнхенская опера. 1835
Однако если взглянуть на увертюру в контексте оперы, то можно обнаружить, что каждая из ее необычайно знакомых тем связана с той или иной драматургически значимой ролью этой сказки. Так, вступительный мягкий зов рога - это мелодия, которую герой сам исполняет на своем волшебном роге. Быстро спускающиеся аккорды у деревянных духовых используются в опере для того, чтобы нарисовать фон или атмосферу сказочного царства; взволнованные поднимающиеся ввысь скрипки, открывающие быстрый раздел увертюры, используются для сопровождения бегства влюбленных на корабль (мы, к сожалению, не можем здесь подробно излагать весь сюжет оперы). Чудесная, похожая на молитвенную мелодия, исполняемая сначала кларнетом соло, а затем струнными, превращается действительно в молитву героя, в то время как триумфальная тема, исполняемая сначала спокойно, а затем в радостном fortissimo , вновь появляется в качестве кульминации грандиозной арии сопрано - «Океан, ты могущественный монстр».
Так Вебер в увертюре обозревает основные музыкальные образы оперы.
Незадолго до смерти Бетховен подарил партитуру своей единственной оперы близкому другу и биографу Антону Шиндлеру. «Из всех моих детищ, - сказал как-то умирающий композитор, - это произведение стоило мне при его рождении наибольших мук, позже доставило наибольшие огорчения и поэтому оно мне дороже всех других». Здесь смело можно утверждать, что мало кто из оперных композиторов может похвастаться, что написал столь экспрессивную музыку, как увертюра к «Фиделио», известная как «Леонора № 3».
Естественно, возникает вопрос: почему «№ 3»?
Сцена из оперы «Фиделио» Л. Бетховена. Австрийский театр. 1957
У постановщиков оперы имеются на выбор четыре (!) увертюры. Первая - она была сочинена прежде остальных и исполнялась на премьере оперы в 1805 г. - в настоящее время известна как «Леонора № 2». Другая увертюра была сочинена для постановки оперы в марте 1806 г. Именно она была несколько упрощена для планировавшейся, но так и не осуществленной постановки оперы в Праге в том же году. Рукопись этого варианта увертюры была потеряна и найдена в 1832 г., причем, когда ее обнаружили, было высказано предположение, что этот вариант и является первым. Эта увертюра, таким образом, была ошибочно названа «Леонора № 1».
Третья увертюра, написанная для исполнения оперы в 1814 г., названа «Фиделио-увертюра». Именно она в наши дни обычно исполняется перед первым действием и более, чем все остальные, соответствует ему. И, наконец, «Леонора № 3». Она часто исполняется между двумя сценами второго действия. Многим критикам предвосхищение в ней музыкальных и драматических эффектов, которые имеются в следующей за нею сцене, кажется художественным просчетом композитора. Но сама по себе эта увертюра столь сильна, столь драматична, столь действенна благодаря призыву трубы за сценой (повторенному, конечно, в опере), что не нуждается ни в каких сценических действиях, чтобы передать музыкальное послание оперы. Именно поэтому эта величайшая оркестровая поэма - «Леонора № 3» - должна быть сохранена исключительно для концертного зала.
Трудно удержаться, чтобы не привести рассуждения другого гениального композитора - Ф. Листа - об этой увертюре, предваряющей среди других номеров цикла знаменитый «Свадебный марш».
«Увертюра своею оригинальностью, симметрией и благозвучием в органическом слиянии разнородных элементов, свежестью и грацией держится решительно на одной высоте с пьесою. Аккорды духовых в начале и в конце - точно веки, которые тихо смыкаются над глазами засыпающего и потом тихо раскрываются при пробуждении, а между этим опусканием и поднятием век целый мир сновидений, в котором элементы, страстный, фантастический и комический, мастерски выраженные каждый порознь, встречаются и переплетаются между собою в самых искусных контрастах и в самом изящном сочетании линий. Талант Мендельсона как нельзя счастливее сроднился с веселой, шутливой, очаровательной и чарующей атмосферой этого роскошного шекспировского создания».
Комментарии переводчика статьи, выдающегося русского композитора и музыканта А. Серова: «Чего бы, казалось, требовать от музыки в отношении картинности, как, например, увертюра к «Сну в летнюю ночь», где кроме общей волшебно-капризной атмосферы так живо вырисованы все главные стороны сюжета? <…> Между тем не будь над этой увертюрой ее заглавия, не сделай Мендельсон подписи под каждою из составных частей этой музыки, которая употреблена им в течение самой драмы, в разных ее местах, не будь всего этого, и вряд ли кто из миллионов людей, так часто слушавших эту увертюру, мог бы догадаться, о чем в ней дело идет, что именно хотел выразить автор. Не будь статьи Листа, многим не пришло бы в голову, что тихие аккорды духовых инструментов, которыми начинается и кончается увертюра, выражают смыкание глазных век. Между тем о верности такого толкования теперь и спорить невозможно».
Идея произведения - торжество светлых сил жизни - раскрывается уже в увертюре, в которой использована ликующая музыка финала оперы. Музыка эта проникнута ожиданием праздника, пира, ощущением преддверия торжества. В среднем разделе увертюры возникают таинственные, фантастические звучания. Материал этой блестящей увертюры пришел композитору в голову, когда однажды ночью он ехал в карете из села Новоспасское в Петербург.
И. Билибин. Эскиз декорации к опере М. Глинки «Руслан и Людмила». 1913
Вступление к опере - симфоническая картина. Она называется «Похвала пу стыне» (имеется в виду пу стынь - так древние славяне именовали уединенное, не заселенное людьми место). Музыка начинается тихим аккордом в глубоком нижнем регистре: из недр земли устремляются в чистое небо нежные звуки арфы, словно ветер уносит их ввысь. Гармония мягко звучащих струнных передает шелест листвы вековых деревьев. Поет гобой, колышется над лесом светлая мелодия - тема девы Февронии, птицы свистят, заливаются трелями, кричит кукушка… Ожил лес. Величественной, необъятной стала его гармония.
И. Репин. Портрет Н.А. Римского-Корсакова. 1893
Звучит прекрасный ликующий напев гимна - похвала пустыне. Он возносится к самому солнцу, и, кажется, слышно, как вторит ему все живое, сливаясь со звучанием леса. (История музыки знает несколько изумительных воплощений в музыке шума леса и шелеста листвы, например, помимо данной увертюры, 2-я сцена из II действия оперы Р. Вагнера «Зигфрид»; этот эпизод хорошо знаком любителям симфонической музыки, поскольку часто исполняется как самостоятельный концертный номер и в таком случае называется «Шелест леса».)
Премьера увертюры состоялась в храме Христа Спасителя 20 августа 1882 года. Издал партитуру в том же году П. Юргенсон, который и передал заказ на нее Чайковскому (в сущности, он был поверенным композитора во всех его издательских делах).
Хотя Чайковский прохладно отзывался о заказе, работа его увлекла, и родившееся произведение свидетельствует о творческом вдохновении композитора и его большом мастерстве: произведение наполнено глубоким чувством. Мы знаем, что патриотические темы были близки композитору и живо волновали его.
Чайковский очень изобретательно выстроил драматургию увертюры. Она начинается с мрачных звуков оркестра, имитирующих звучание русского церковного хора. Это как бы напоминание об объявлении войны, которое осуществлялось в России во время церковной службы. Затем сразу же звучит праздничное пение о победе русского оружия.
Затем следует мелодия, представляющая марширующие армии, исполненная трубами. Французский гимн «Марсельеза» отображает победы Франции и взятие Москвы в сентябре 1812 года. Русское воинство символизируют в увертюре русские народные песни, в частности мотив из дуэта Власьевны и Олены из оперы «Воевода» и русская народная песня «У ворот, ворот батюшкиных». Бегство французов из Москвы в конце октября 1812 года обозначено нисходящим мотивом. Гром пушек отражает военные успехи при подходе к границам Франции.
По окончании эпизода, изображающего войну, возвращаются звуки хора, на этот раз исполненные целым оркестром на фоне колокольного звона в честь победы и освобождения России от французов. За пушками и звуками марша должна звучать, согласно авторской партитуре, мелодия российского национального гимна «Боже, царя храни». Российский гимн противопоставлен французскому гимну, который звучал ранее.
Стоит обратить внимание на такой факт: в увертюре (в авторской записи) используются гимны Франции и России, какими они были установлены в 1882 г., а не в 1812-м. С 1799 по 1815 г. во Франции не было гимна, а «Марсельеза» не восстанавливалась в качестве гимна до 1870 г. «Боже, царя храни» был написан и утвержден в качестве гимна России в 1833 г., то есть много лет спустя после войны.
Вопреки мнению Чайковского, считавшего, что увертюра «не заключает в себе, кажется, никаких серьезных достоинств» (письмо к Э.Ф. Направнику), успех ее возрастал с каждым годом. Еще при жизни Чайковского она исполнялась неоднократно в Москве, Смоленске, Павловске, Тифлисе, Одессе, Харькове, в том числе и под управлением самого композитора. Имела она большой успех и за границей: в Праге, Берлине, Брюсселе. Под влиянием успеха Чайковский изменил к ней отношение и стал включать ее в свои авторские концерты, а иногда, по требованию публики, исполнял на бис.
Наш выбор выдающихся произведений в жанре увертюры отнюдь не единственно возможный, и только рамки статьи его ограничивают. Так получается, что окончание одного очерка естественным образом приводит нас к теме следующего. Так было с оперой, обсуждение которой привело нас к рассказу об увертюре. Так происходит и на сей раз: классический тип итальянской увертюры XVIII века оказался той исходной формой, дальнейшее развитие которой привело к рождению жанра симфонии. О ней и будет наш следующий рассказ.
Увертюра (от латинского «апертюра» - «открытие», «начало») - инструментальное вступление к театральному спектаклю с музыкой - опере, балету, оперетте, драме, а также к кантате, оратории, сюите, в XX в. - к кинофильмам.
Традиция возвещать о начале представления кратким музыкальным сигналом существовала задолго до того, как термин «увертюра» закрепился в творчестве сначала французских, а затем и других европейских композиторов XVII в. Вплоть до середины XVIII в. увертюры сочинялись по строго определенным правилам: их возвышенная, обобщенного характера музыка обычно не имела связи с последующим действием. Однако постепенно требования к увертюре изменялись: она все сильнее подчинялась общему художественному замыслу произведения.
Сохранив за увертюрой функцию торжественного «приглашения к зрелищу», композиторы, начиная с К. В. Глюка и В. А. Моцарта, значительно расширили ее содержание. Средствами одной лишь музыки, еще до того, как поднимется театральный занавес, оказалось возможным настроить зрителя на определенный лад, рассказать о предстоящих событиях. Не случайно традиционной формой увертюры стала сонатная: емкая и действенная, она позволяла представить различные действующие силы в их противоборстве. Такова, например, увертюра к опере К. М. Вебера «Вольный стрелок» - одна из первых, заключающих в себе «вступительный обзор содержания» всего произведения. Все разнохарактерные темы - пасторальные и мрачно-зловещие, мятущиеся и полные ликования - связаны либо с характеристикой одного из действующих лиц, либо с определенной сценической ситуацией и впоследствии неоднократно появляются на протяжении оперы. Также решена и увертюра к «Руслану и Людмиле» М. И. Глинки: в вихревом, стремительном движении, словно, по выражению самого композитора, «на всех парусах», проносятся здесь и ослепительно жизнерадостная главная тема (в опере она станет темой хора, славящего освобождение Людмилы), и распевная мелодия любви Руслана и Людмилы (она прозвучит в героической арии Руслана), и причудливая тема злого волшебника Черномора.
Чем полнее и совершеннее воплощается в увертюре сюжетно-философская коллизия сочинения, тем быстрее она обретает право на обособленное существование на концертной эстраде. Поэтому уже у Л. Бетховена увертюра складывается как самостоятельный жанр симфонической программной музыки. Увертюры Бетховена, в особенности увертюра к драме И. В. Гёте «Эгмонт», представляют собой законченные, предельно насыщенные развитием музыкальные драмы, накалом и активностью мысли не уступающие его большим симфоническим полотнам. В XIX в. жанр концертной увертюры прочно входит в практику западноевропейских (увертюра «Сон в летнюю ночь» Ф. Мендельсона по одноименной комедии У. Шекспира) и русских композиторов («Испанские увертюры» Глинки, «Увертюра на темы трех русских песен» М. А. Балакирева, увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта» П. И. Чайковского) . В то же время в опере 2-й половины XIX в. увертюра все чаще преобразуется в краткое оркестровое вступление, непосредственно вводящее в действие. Смысл такого вступления (называемого также интродукцией или прелюдией) может заключаться в провозглашении самой существенной идеи - символа (мотив неизбежности трагедии в «Риголетто» Дж. Верди) либо в характеристике главного героя и одновременно в создании особой атмосферы, во многом предопределяющей образный строй произведения (вступление к «Евгению Онегину» Чайковского, «Лоэнгрину» Р. Вагнера). Иногда вступление носит одновременно символический и живописно-изобразительный характер. Такова открывающая оперу М. П. Мусоргского «Хованщина» симфоническая картина «Рассвет на Москве-реке». В XX в. композиторы успешно используют различные типы вступлений, в том числе и традиционную увертюру (увертюра к опере «Кола Брюньон» Д. Б. Кабалевского). В жанре концертной увертюры на народные темы написаны «Русская увертюра» С. С. Прокофьева, «Увертюра на русские и киргизские народные темы» Д. Д. Шостаковича, «Увертюра» О. В. Тактакишвили; для оркестра русских народных инструментов - «Русская увертюра» Н. П. Будашкина и др.
В некоторых странах оно сохранялось вплоть до конца XVIII века: ещё В. А. Моцарт в 1791 году называл «симфонией» увертюру к своей «Волшебной флейте » .
Первой увертюрой принято считать токкату в опере Клаудио Монтеверди «Орфей », написанной в 1607 году . Фанфарная музыка этой токкаты переносила в оперу давно сложившуюся в драматическом театре традицию начинать представление призывными фанфарами .
В XVII веке в западноевропейской музыке сложились два типа оперных увертюр. Венецианская состояла из двух частей - медленной, торжественной и быстрой, фугированной ; этот тип увертюры впоследствии получил развитие во французской опере, её классические образцы, и уже трёхчастные (крайние части в медленном движении, средняя - в быстром), создал Ж.-Б. Люлли . В первой половине XVIII века «французские» увертюры встречались и в сочинениях немецких композиторов - И. С. Баха , Г. Ф. Генделя , Г. Ф. Телемана , не только в операх, кантатах и ораториях, но и в инструментальных сюитах; увертюрой при этом иногда назывался весь сюитный цикл .
Функции оперной увертюры уже в первой половине XVIII века вызывали споры; не всех устраивал её преимущественно развлекательный характер (исполняли увертюру обычно в то время, когда публика ещё только заполняла зрительный зал). Требование идейной и музыкально-образной связи увертюры с самой оперой, выдвинутое авторитетными теоретиками И. Маттезоном , И. А. Шайбе и Ф. Альгаротти , некоторым композиторам, в том числе Г. Ф. Генделю и Ж. Ф. Рамо , в той или иной мере удалось осуществить. Но настоящий перелом наступил во второй половине столетия .
В реформаторских операх Глюка циклическая (трёхчастная) форма уступила место одночастной увертюре, призванной передать характер основного конфликта драмы и её господствующий тон; иногда увертюру предваряло короткое медленное вступление. Эта форма была воспринята и последователями Глюка - Антонио Сальери и Луиджи Керубини . Уже в конце XVIII века в увертюре иногда использовались музыкальные темы самой оперы, как, например, в «Ифигении в Авлиде» Глюка, «Похищении из сераля » и «Дон Жуане » В. А. Моцарта ; но широкое распространение этот принцип получил лишь в XIX веке .
Ученик Сальери и последователь Глюка Л. ван Бетховен усилил тематическую связь увертюры с музыкой оперы в своём «Фиделио », - таковы его «Леонора № 2» и «Леонора № 3»; тому же принципу программной , по сути, увертюры он следовал и в музыке к театральным постановкам (увертюры «Кориолан» и «Эгмонт ») .
Опыт Бетховена получил своё дальнейшее развитие в творчестве немецких романтиков , которые не просто насыщали увертюру тематизмом оперы, но и отбирали для неё наиболее важные музыкальные образы, у Р. Вагнера и его последователей, в том числе у Н. А. Римского-Корсакова , - лейтмотивы . Порою композиторы стремились привести симфоническое развитие увертюры в соответствие с развёртыванием оперного сюжета, и тогда она превращалась в относительно самостоятельную «инструментальную драму», как увертюры к «Вольному стрелку » К. М. Вебера , «Летучему голландцу » или «Тангейзеру » Р. Вагнера .
При этом итальянские композиторы, как правило, отдавали предпочтение старому типу увертюры, порою до такой степени не связанной ни с музыкальным тематизмом, ни с сюжетом, что Дж Россини мог в одной своей опере использовать увертюру, сочинённую для другой, как это было, например, с «Севильским цирюльником » . Хотя и здесь бывали исключения, такие как увертюры к операм «Вильгельм Телль » Россини или «Сила судьбы » Дж. Верди , с образцовым вагнеровским лейтмотивом .
Но уже во второй половине столетия в увертюре идею симфонического пересказа содержания оперы постепенно вытесняло стремление подготовить слушателя к её восприятию; даже Р. Вагнер в конце концов отказался от развёрнутой программной увертюры. На смену ей пришло более лаконичное и уже не основанное на сонатных принципах вступление, связанное, как, например, в «Лоэнгрине » Р. Вагнера или «Евгении Онегине » П. И. Чайковского , с образом лишь одного из персонажей оперы и выдержанное, соответственно, в одном характере . Такие вступительные части, обычные в том числе и в операх Дж. Верди, уже и назывались не увертюрами, а вступлениями, интродукциями или прелюдиями . Аналогичное явление наблюдалось и в балете, и в оперетте .
Если в конце XIX века с новой формой вступления ещё соперничали увертюры, выдержанные в сонатной форме, то в XX столетии последние встречались уже крайне редко .
Оперные увертюры, которые в то время ещё чаще называли «симфониями», на рубеже XVII и XVIII веков нередко исполнялись и вне музыкального театра, в концертах, что способствовало их превращению, уже в первой трети XVIII века (около 1730 года), в самостоятельный вид оркестровой музыки - симфонию в современном понимании .
Увертюра как жанр симфонической музыки получила распространение в эпоху романтизма и своим возникновением была обязана эволюции оперной увертюры - тенденции насыщения инструментального вступления тематизмом оперы, превращения его в программное симфоническое произведение .
Концертная увертюра - всегда сочинение программное. Ещё на рубеже XVIII и XIX веков появились увертюры прикладного характера - «праздничные», «торжественные», «юбилейные» и «приветственные», приуроченные к конкретному торжеству. В России увертюры Дмитрия Бортнянского , Евстигнея Фомина , Василия Пашкевича , Осипа Козловского стали важнейшим источником симфонической музыки .
В увертюрах прикладного характера использовался простейший - обобщённый, внесюжетный - тип программы, выраженной в названии. Встречался он и во многих сочинениях, не подразумевавших прикладную функцию, - например, в увертюрах Феликса Мендельсона «Гебриды» и «Морская тишь и счастливое плавание», в Трагической увертюре Иоганнеса Брамса , В эпоху романтизма широкое распространение получили симфонические произведения, в том числе и увертюры, с обобщенно-сюжетным и последовательно-сюжетным (отличающимся большей сюжетной конкретизацией) типом программы. Таковы, например, увертюры Гектора Берлиоза («Уэверли», «Король Лир», «Роб Рой» и другие), «Манфред» Роберта Шумана , «1812 год » П. И. Чайковского . В свою «Бурю» Берлиоз включил хор, но здесь, как и в увертюрах-фантазиях Чайковского «Гамлет» и «Ромео и Джульетта », концертная увертюра уже перерастала в другой любимый романтиками жанр - симфоническую поэму .
В XX веке концертные увертюры сочиняли значительно реже; одна из наиболее известных - Праздничная увертюра Дмитрия Шостаковича .
Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu"est ce que c"est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
Увертюра. Когда произносится это слово, то многие понимают, что оно связано с музыкой. Однако не все знают его точное значение. Что такое увертюра? Каково его происхождение и сфера употребления?
Слово «увертюра» пришло в наш язык из Франции - страны, в которой в XVIII-XIX веках был расцвет музыкального искусства - и обозначает оно «вступление».
Это произведение, которое исполняется перед началом какого-либо музыкального представления, например, оперы, балета.
Увертюрой называется и небольшое произведение для оркестра.
В переносном смысле данное слово употребляется в разговорной речи в значении начала чего-либо. Часто это значение имеет саркастический оттенок.
Увертюра как начало, вступление к музыкальному произведению, появилась не сразу. Многие столетия музыканты не придавали значения этой части произведения. Моцарт одним из первых начал писать увертюры к своим творениям, после чего увертюра заняла достойное место в музыке.
Узнать значения других неизвестных слов вы можете из статей раздела